Похитители красоты - Страница 22

Она была просто прелесть, длинные ресницы трепетали, словно крылья бабочки, а ямочку на подбородке так и хотелось чмокнуть – я представляла себе, сколько мужчин будут со временем гладить и целовать эту выемку. У нее были с собой в школьном пенале электронные игры, микадо и домино. Запросто, как это могут только дети, сразу проникающиеся доверием к посторонним, малышка попросила меня поиграть с ней. Если она видела, что проигрывает, то прекращала партию или вообще смахивала все со стола. А когда я делала вид, будто сержусь, забиралась ко мне на колени, ластилась. Эта прирожденная артистка паясничала, напевала оперные арии, фальшивила и сама же хохотала над собой до слез. Надувала щеки, широко разевала рот, била себя кулачками в грудь и декламировала нечто невразумительное на смеси французского с итальянским. Вконец расшалившись, она корчила уморительные рожицы, щебетала как пташка, а ее косичка металась за ней черной молнией. Девчушка развеселила весь дежурный персонал; было уже далеко за полночь, но никто не решился ее одернуть. Наконец, выдав последнее тремоло, она уснула, уронив головку на руки.

Отправить ее домой я не могла: она осталась совсем одна; я взяла ее на руки, отнесла к себе и уложила на койку. Это было против правил, но в отделении «Скорой помощи», помимо внутреннего распорядка, существовали еще законы сердца и сострадания. Она проснулась на минутку и изобразила забавную пародию: сморщила свою милую мордашку, сгорбилась и забормотала дребезжащим голосом («Берегитесь, немцы уже здесь, я же вас предупреждала»). Краем глаза покосилась на меня, ожидая реакции на это кощунство, потом растянулась на койке и тотчас уснула опять. Влажной губкой я вытерла ей лоб – сердце у меня сжалось – и поцеловала в щечку. Потом спустилась вниз во власти самых противоречивых чувств; мне еще надо было осмыслить происшедшее. На лестнице на меня чуть не налетел священник – тот самый, целомудренного вида, – который бегом поднимался наверх: видно, у Бога тоже есть свой бипер. Соборование, срочно, еще одного требуется спровадить в вечность!

Едва я спустилась на первый этаж, в холл с низким потолком, как мне снова стало не по себе. Я поняла, чего мне надо; может, это бессмысленно, но я уверилась твердо и непоколебимо, отбросив все сомнения: надо пойти к Бенжамену Т. и выпросить у него очередную порцию слов. Мне казалось, что он один способен хоть немного утешить меня, что рассказ о его блужданиях поможет мне разобраться в моих собственных. Он раздражал меня, но без него я уже не могла. Сочинял ли он или говорил правду – не важно, главное, что его история могла стать отличным оружием; нацеленным на Фердинанда, а значит, бальзамом на мои раны. Три часа назад я чуть ли не плюнула ему в душу, теперь же сама отправилась в общую терапию и без стука вошла в его палату. Он лежал, притворяясь спящим. Я потрясла его за плечо. Он открыл глаза и ни чуточки не удивился.

– Я знал, что вы придете! Мы с вами связаны договором, вы не забыли?

От такой самонадеянности я оторопела.

– Не знаю, что там нас связывает, но, пожалуй, в лечебных целях вам будет полезно закончить исповедь.

Он надулся.

– Вы сегодня были грубы со мной, даже оскорбили.

Я сглотнула слюну,

– Ладно, мне очень жаль, я погорячилась.

– Дело-то ведь в том, что вас увлек мой рассказ, не так ли?

Опять он поставил все с ног на голову, повернул так, что просительницей оказалась я.

– Встретимся внизу, у столовой. Я предупрежу дежурную сестру, что вы хотите поговорить со мной.

Не дожидаясь ответа, я ретировалась и захлопнула дверь. Я была уверена, что этот паршивец прибежит как миленький: небось рад без памяти, что снова сумел меня заинтриговать. Зря я дала ему понять, что верю его фантазиям. Никак мне не удавалось сохранить пресловутую бесстрастность, к которой обязывает профессия врача. В этот вечер я совершенно не отдавала себе отчета в своих действиях.

Через полчаса Бенжамен Толон, шаркая дырявыми тапками, спустился ко мне на первый этаж. По дороге еще успел натерпеться насмешек от двух санитаров. Он сел рядом со мной на скамью под ажурным сводом галереи, ведущей в подвальные помещения, напротив профсоюзного комитета и бара, в это время давно закрытого. Луна почти дневным светом заливала сад, разрезая его на большие темные и голубоватые лоскуты. Казалось, что мы в театре, в будке суфлера. В Париже летом не спускается ночь, просто сгущаются краски дня, а на рассвете он возрождается во всем своем сиянии. На улицах в этот час не было почта ни души, только полицейские с собаками искали лежбища бездомных. Дыхание города овевало нас, не освежая. Жужжали комары и мошки, с треском сгорая на электрических лампочках. Где-то вдалеке хлопали двери, из подвала доносилось гудение вентиляции, и мы подошвами ощущали жизнь больницы – словно трепетали бока огромного зверя, улегшегося у наших ног. Тяжелый камень давил мне на грудь. Я едва различала Бенжамена, яркий свет луны сделал еще темнее сумрак под сводами галереи, и вокруг нас в фантасмагорическом балете роились тени. Он положил руки на колени и начал точно с того места, где остановился вчера. Невнятный гул поднимался из сердца Парижа, колокол собора Парижской Богоматери отбивал каждые четверть часа. Мы и сами были двумя призраками, беседовавшими во мраке. И рассказ этого незнакомца казался порождением темноты, как будто сама ночь шептала его мне на ухо.

Пристанище

Так вот, мы подъезжали к шале; на сей раз все его окна ярко светились, и дом походил на корабль, севший на мель в горах. Можете себе представить, как мы были довольны после тревожных часов, проведенных в машине. Продрогли мы до костей. Внушительный остов дома, толстые стены, крыша, широкие скаты которой почти касались земли, – все это выглядело солидно. Раймон – так звали нежданного спасителя, – не спрашивая, взял наши чемоданы. Не знаю почему, но перед этим угрюмым коротышкой я робел. Он широко распахнул дверь, кивком пригласив следовать за ним. Нагретый воздух мгновенно окутал нас, как будто мы вошли в теплое и мягкое нутро животного. За маленьким тамбуром, специально устроенным, чтобы не напустить холоду в дом, вторая дверь вела в длинную прихожую, стены которой были украшены охотничьими трофеями – оленьими рогами и кабаньими головами. На нас повеяло аппетитным духом кухни, и мне показалось, будто я в хорошем отеле. В приоткрытом стенном шкафу в углу я заметил теплые сапоги на меху, снегоступы, лыжные палки. Не успели мы сделать и шагу, как Раймон проворно схватил метелку из конского волоса и смахнул с наших курток и ботинок снег, который тотчас растаял на толстом половике.